subject: Депрессант [2/2]
21.05.2019 12:31
Andrew Lobanov (tavern,1)
* * *
Три долгих дня я не мог решиться. Но потом понял, что скоро наступит этот рубеж – конец второй недели. И тогда я все для себя решил, и позвонил консультанту. На этот раз случайный аватар оказался покемоном. Интересно, в каком облике видел меня он?
— Я много думал, — сказал я. – Мы все отменяем. Я не могу больше! Я не такой.
Покемон задумчиво посмотрел на меня, вставил в рот палец и выпустил клуб дыма.
— Что случилось? – пропищал он мультяшным голоском. — Дядя дал денег?
— Нет! Мы просто должны отменить препарат, — повторил я твердо. – Это не обсуждается!
Покемон склонил голову набок.
— Препарата давно нет, — пискнул он. – Он распался, рассыпался на молекулы, впитался в жировые складки брюшины, сцепился с другими молекулами, выжег в мозгу синапсы в нужных тканях... Работа завершена, процессы запущены, ситуация необратима.
— Нет! – закричал я. – Так нельзя! Дядя невероятно страдает!
Покемон скривился.
— Это он вам так сказал? Ему просто кажется. Вокруг нас каждый день ходят депрессивные люди и постоянно рассказывают, как они несчастны. Они самые несчастные люди в мире – у них несчастная любовь, не сложившаяся жизнь, и вообще все плохо. А вы на них смотрите и думаете: как же ты достал, мне бы твои проблемы! Просто забудь этого козла, страдающая дура, и найди себе другого... Малыш на Пикадилли рыдает, мама не купила мороженое — он чувствует себя самым несчастным в мире. Вы броситесь его утешать, покупать мороженое? Нет, вы пройдете мимо и даже подмигнете его маме. Потому что нас мало волнует, что люди чувствуют внутри. Нас волнует, как у них дела в реальности. А в реальности дела плохи у вас. Это вы должны серьезных денег серьезным людям, это вас грозятся убить. А у дяди вашего, наоборот, все хорошо. Он богат, удивительно крепок для своего возраста, и ему совершенно никто не угрожает, кроме него самого.
— Но...
— Подождите, я не закончил. Вашему дяде осталось безучастно страдать совсем недолго — вот-вот включится вторая фаза: к нему вернется немного психической энергии, наложится на депрессию, и он примет единственно верное решение. Сам, без чьей-либо подсказки. На что он вам жаловался? На бессмысленность жизни? Все бесит? Одиночество?
— Да.
— Но это же чушь! – Покемон снова затянулся дымом. — Смысла в его жизни не меньше, чем у меня или у вас. Бесит – понятие вымышленное, нет бесов, которые бесят. И он не одинок – у него есть, как минимум, вы...
Я набрал воздуха и выпалил:
— Харви, это всё красивые слова, я тоже немного учился в колледже, и тоже слушал курс философии: можно и так повернуть, и наоборот, и всегда звучит красиво. Но я звоню вам потому, что принял решение это остановить.
— Во-первых, я не Харви, а Пикачу, — напомнил покемон. – Во-вторых, остановить это невозможно.
— Выписывайте противодействие! Антидепрессанты!
— Такой схемы не существует, – ответил покемон. — Это не так работает, как вы думаете. Нельзя на всей скорости выжать тормоз, когда нажат до упора газ, и надеяться, что машина плавно остановится. Она не остановится, она уже обречена. Она сорвет и газ, и тормоз, и полетит кувырком, да еще покалечит всех окружающих – и вас в первую очередь. Я понятно объясняю?
Я стиснул зубы.
— Харви, а кто говорил, что любит интересные задачи и верит, что антидепрессанты способны решить любую проблему? Это проблема, которую вам надо срочно решить!
— А иначе — что? – с вызовом спросил Пикачу.
— Мне терять нечего, — напомнил я. – Меня скоро убьют. А вот вы со своими препаратами рискуете познакомиться не только со Скотленд-Ярдом, но и с МИ-5!
— Это будет для меня дауншифтинг: ведь я работаю на МИ-6.
— Значит, вы там больше не работаете! Я подключу полицию и журналистов, если вы не спасете дядю, я вам устрою такую утечку...
— Вы меня решили напугать... — Покемон задумчиво выпустил изо рта кольцо дыма.
На миг приложение дало сбой в мимике: рот Пикачу уплыл вверх вместе с кольцом, глаз вдруг рухнул на место рта, и сложившееся чудовище оказалось таким омерзительным, что я похолодел. Но через миг картинка покрылась квадратами и щелчком вернулась в норму: передо мной снова был Пикачу.
— Я попробую объяснить, Марти, — назвал он меня по имени своим мультяшным голоском. – Вы наверно не в курсе, что такое МИ-6. Почитайте в Википедии. МИ-6 — это не мебельная фабрика, оттуда не увольняют. Особенно учитывая ту пикантную область моей профессии, в которую черт меня дернул по дружбе вас посвятить в тот солнечный кембриджский денек под действием новенького не обкатанного релаксанта... Вы наверно не до конца понимаете, какими исследованиями я занимаюсь? Может, вы думаете, что моя работа – обижать чьих-то пожилых дядюшек? Поверьте, то, с чем вы столкнулись совершенно бесплатно – это мое доброе отношение к Синтии и вечная нехватка статистики. А работаю я для интересов страны. Поэтому я при любом раскладе уцелею – я нужен МИ-6 даже больше, чем их киберотдел, и заменить меня пока некем. Но цена этой утечки для МИ-6 будет так высока, что все остальное окажется выжжено напалмом в большом радиусе. Вы поставили крест на себе? Ваше дело, Марти. Вас не волнует, что по самым разным бытовым причинам за пару дней уйдут из жизни все те полицейские и журналисты, которых вы задумали так подло схлестнуть с геополитическими интересами родного Королевства? Окей, они тоже на вашей совести. Может, вы думаете, что спасете дядю, подняв шум? Вы ж не идиот, Марти. Никто не сохранит живой экспонат для независимых анализов и свободных репортеров. Даже трупа не останется для исследований. И наконец, Синтия. Вы ее любите, Марти? Хотите, чтобы утром ее нашли в ванной комнате с остановившимся сердцем?
Я молчал, потому что вдруг понял, как он прав. И только нежелание скандала не даст этому парню сделать звонок, чтобы с остановившемся сердцем к утру нашли меня... Или он обязан это сделать по инструкции?
— Харви, — перебил я, — перестаньте меня запугивать. Я принял решение — я хочу спасти дядю Джо. И я сделаю это.
— Вы не сделаете этого, — спокойно сказал покемон.
— Посмотрим, — ответил я. — Или я не Мартин Логан!
— Вы не Логан, — нагло ответил покемон и отключился.
Вскоре мне стала названивать Синтия, но я не отвечал на звонки — просто выключил телефон.
* * *
Заснуть я не мог – ворочался, и мне всё время чудился на лестнице за дверью шорох. Мне и раньше представлялась картина, как ночью в эту дверь врываются люди Сяолуна, надевают мне на голову черный мешок как в кино и волокут по лестнице. Сейчас мне представлялись невзрачные штатские с белыми глазами убийц – как из фильмов про Джеймса Бонда. Этот бесконечный калейдоскоп заставлял меня дрожать, я чувствовал, что простыня холодная от пота. Под утро мне все-таки удалось уснуть. По крайней мере, перед глазами поплыли сумбурные образы: Пикачу, потом я в колледже на каком-то экзамене сдаю свой дизайн-макет, потом лодка на канале в Кембридже, заваленная ведрами и рюкзаками, потом Синтия — как в тот день, когда она подсела ко мне в пабе... А потом я услышал, как в прихожей щелкнул замок и раздалось пыхтение. Уж точно не Синтия, а больше ни у кого не было ключа от моей квартиры. Я распахнул глаза – вокруг темнота. Показалось? Снова послышалось пыхтение, затем чиркнула зажигалка, и я испуганно зажмурился, притворяясь спящим. Сердце колотилось так, что я не мог понять: то ли кто-то ходит по комнате, то ли это грохочет у меня внутри.
— Марти! – требовательно раздалось у меня над головой. – Проснись, Марти!
Я открыл глаза.
Надо мной склонился дядя с горящей зажигалкой, и ее огонь отражался в его зрачках.
— Нам надо поговорить, Марти, — сказал он глухо. – Другого выхода нет. Где у тебя зажигается чертов свет?!
— Откуда у тебя ключ, дядя Джо? – спросил я ошарашенно.
— Ты уже забыл, чья это квартира, — с горечью сказал дядя. – Как же я тебя избаловал. Мальчику тяжело жить в квартире погибших родителей, мальчик хочет жить один, в студии, в центре Сохо, он дизайнер...
Я вскочил, зажег свет и начал торопливо одеваться. Мысли путались. Дядя внимательно смотрел на меня. Сегодня он выглядел гораздо лучше: не было ни складок, ни мешков под глазами, лицо было чисто выбрито, а костюм безупречен, как в прежние времена. Только был он немного бледен, а глаза красные, воспаленные. Одеваться под его пристальным взглядом было очень некомфортно. Дядя шагал по квартире, опираясь на трость, и разглядывал мой бардак.
— А Синтия все-таки с тобой не живет, – сказал он желчно.
— Мы встречаемся... Что-то случилось, дядя Джо?
— Случилось, – ответил он. – Я много думал Марти, очень много. Тот наш разговор во дворе... Он привел меня в жуткую, беспросветную депрессию – я даже не знал, что такое бывает. Я понимаю, ты не хотел этого, но так вышло. Мне уже не хотелось ничего – ни жить, ни есть, ни даже курить трубку, я лежал много дней, смотрел в потолок и понимал, что жизнь кончена и все бессмысленно. Я это понимаю и сейчас. Скажу честно – больше всего на свете мне сейчас хочется умереть и наконец освободиться от этой черноты. Как долгожданный подарок и освобождение от страданий. Но черт побери, я не могу себе позволить этого подарка, Марти! Я его пока не заслужил, потому что у меня есть незаконченные дела на этой земле. И если бог дал мне напоследок немного сил, то это для того, чтобы я делал то, что должен, а не то, что хочется. А должен я, Марти, — он упер в меня узловатый палец, — сделать из тебя человека.
— Что?! – опешил я.
— Сделать из тебя человека, — повторил дядя Джо. – Потому что это ты, Марти, причина моего страдания. После смерти Мэй я остался совсем один, но я справился. Я с достоинством старел, продолжал вести дела в главном офисе, читал книги, подстригал участок, раз в неделю ходил в оперу... А потом снова появился ты, Марти! И сказал мне такое, от чего я потерял весь свой покой, волю и радость жизни...
— Про родителей?
Дядя Джо брезгливо обнюхал пустую бутылку виски, стоявшую на столе, и принялся распахивать шкафы на кухне один за другим.
— Что ты за гадость пьешь? Где твой бар, Марти?
— У меня нет бара.
— Ты что, алкоголик? Только у алкоголиков дома нет бара — они допивают все, что к ним попадает.
Я открыл рот, но не нашелся, что ответить.
— Я много думал, Марти, – снова повернулся ко мне дядя Джо с горечью. – У меня совершенно безвыходное положение. Ты – мой единственный наследник, у нас с Мэй нет детей. Но я не могу тебе оставить «БАК» – ты бестолковая, бесхребетная свинья. Эта ноша убьет тебя. Ты бизнес разоришь, тысячи людей оставишь без работы, а сам погибнешь – либо от жира и алкоголя, либо тебя придушит какая-нибудь циничная Синтия.
— Не смей так говорить!
— Оставить тебя ни с чем, — продолжал дядя задумчиво, — я тоже не могу: ты сын Питера, ты внук Анри. Ты носишь мою фамилию, черт тебя дери, Марти Логан! Все подсказывает мне, что я должен спуститься в гостиную, отпереть сейф, вынуть винтовку и застрелиться. И оставить тебя решать свои проблемы. Но именно поэтому я не могу этого сделать – нет такой опции. И поэтому я здесь.
— Чего же ты хочешь, дядя Джо? – спросил я.
— Я хочу все оставшееся время, которое мне дано Господом, — зло произнес дядя Джо, — потратить на то, что я не успел: cделать из тебя человека. Своими руками! Двадцать четыре часа в сутки! Семь дней в неделю!
— Что это значит?!
— Это значит, что ты не получишь наследства — я все активы завещал в Международный Красный Крест. Чертовы волонтеры едут из благополучной Европы раздавать африканским детям лекарства от малярии — по колено в грязи, да под пулями! Это они достойны помощи. А не жадная свинья, которая готова просадить чужой миллион в электронную рулетку! Но тебе, Марти, я оставлю нечто более ценное – свою память, свои принципы и опыт. И этот капитал ты будешь монетизировать всю оставшуюся жизнь.
— Но... – я не мог подобрать слова. — Дядя Джо, ты представить не можешь, как я рад увидеть тебя живым и бодрым!
Дядя Джо меня не слушал. Он хмуро смотрел на часы:
– Я не бодрый и почти уже не живой. Сейчас пять утра, Марти. Запомни это время: это время, когда ты должен поднять с постели свою эгоистичную задницу и отправить ее на пробежку. – Он властно взмахнул тростью и направился к двери. – Вперед, за мной!
— Ты что же, — пробормотал я, – побежишь? В свои восемьдесят шесть?!
— Легкой трусцой и опираясь на палку, — желчно кивнул дядя. — А на углу, когда у тебя перехватит горло и заколет в твоем жирном боку, я тебя еще и обгоню...
* * *
С этого часа для меня начался ад. Неутомимый дядя всегда был рядом, кажется, он даже не спал. Он двигался медленно, дышал тяжело, кашлял, курил и опирался на трость, но постоянно требовал, требовал, требовал, и постоянно читал нотации. Иногда – бил меня тростью.
В пять утра он гнал меня на пробежку. Потом заставлял готовить ему завтрак. Потом засаживал меня за французский и заставлял зубрить. Потом мы обедали, дядя сам выбирал новое кафе, мы шли туда пешком, и это было отдыхом, потому что дядя шел медленно, от меня ничего не требовал, а только говорил.
— Посмотри на людей, Марти! – желчно говорил дядя Джо и взмахивал тростью. — У них не будет ни достижений, ни бизнеса – они не умеют жить. С утра они пьют кофе, чтобы заставить себя собраться и выйти из дома, едут на службу и там протирают штаны, вечером идут в паб и выжигают мозг алкоголем, дома включают дебильный сериал и засыпают. Они не просыпаются никогда! Они живут и надеются, что их повысят, полюбят, оценят... Останови любого, спроси: что ты сделал за последние десять лет? Собирал мебель, получал зарплату, взял в кредит машину, встретил подружку и случайно родил ребенка, выбрался на отдых в Прованс? Что ты запланировал сделать в следующие десять лет? Взять новую машину? Они не хозяева своей жизни, это животные, рабочая сила. Человек, который не умеет составить себе план и заставить себя его выполнить – это животное. Ваше поколение даже не умеет добиваться женщины – вы как листья осенние, вас сорвало с веток, вы в воздухе покружились, столкнулись случайно, если слиплись – упали вместе, не слиплись – упали по отдельности. Ты слышишь меня, Марти?
— Угу, — кивал я.
После обеда мы до вечера занимались бизнесом – дядя рассказывал мне, как строил «БАК», какие хитроумные ловушки обходил и какие приемы выдумывал. Учил бухгалтерии, учил вести переговоры, объяснял тонкости рекламы. Потом мы ехали в офис – там дядя заставлял меня читать тонны бумаг, искать не сходящиеся балансы и выбирать поставщиков. А я всё делал неправильно, и дядю Джо это приводило в отчаяние.
— Ты совершенно необучаемая свинья, Марти, — говорил он. – Питер уверял меня, что у тебя нет способностей бизнесмена, но у тебя вообще нет способностей! Ты говорил, что мечтаешь стать дизайнером мебели – ладно, я отправил тебя в лучший колледж. Прошло восемь лет, где этот дизайн? Где тот колледж? У тебя за спиной все заводы «БАК», ты мог сейчас ходить как породистый йоркшир – покрытый медалями всех мебельных выставок! Значит, ты мне врал, что тебе нравится дизайн?
Вечером мы отправлялись ужинать в бар, шли по улице, и дядя давал мне задания. Он требовал, чтобы я подходил знакомиться с девушками, на которых он укажет, причем иногда указывал на старух. Требовал, чтобы я подходил к чьему-нибудь шумному столику и заявлял, что они слишком громко разговаривают. Однажды потребовал, чтобы я подошел к трем чернокожим парням в татуировках, оживленно жестикулирующим в углу на набережной, и сказал, что им здесь нельзя стоять... Я был уверен, что меня побьют, но парни почему-то извинились и ушли. Били меня в другой раз – я получил в пах коленом, а в глаза из баллончика от истерички, к которой дядя велел мне подойти и шепнуть на ухо, что она так красива, что я не прочь заняться с ней сексом...
Потом мы ковыляли домой, и дядя снова читал нотации, пытаясь вбить мне в голову свои истины:
— Ты человек ровно настолько, насколько сумел себя заставить быть человеком.
— Угу, – говорил я отрешенно.
— Когда я называю тебя жирной свиньей, — объяснял дядя, – я говорю не про тебя, а про твое тело, твою голову и мозг. Ты должен стать хозяином, научиться подчинять его себе. Себе, Марти!
— Угу...
— Каждый раз, когда твоя свинья что-то просит, ты должен ей отказать, Марти! Сколько раз ты отказал ей – столько раз ты человек. Ты должен научиться получать удовольствие именно от этого отказа, Марти! Понимаешь меня?
— Угу.
— Ты должен научиться выживать среди стада, в которое превратилось ваше поколение. Мне было проще, Марти — у меня не было выхода. Погибла мать и сестра Луиза, мне было восемь, у меня на руках был двухлетний брат, нас устроили в приют... Ты знаешь, что такое приют военных лет? Это было очень дрянное детство, Марти. Это не планшеты и не конфеты. Мы были никто и ничьи в разрушенной войной стране. Я пошел в армию, чтобы Анри смог получить образование – Анри был мой капитал, я в него вкладывался. А когда Анри получил степень по экономике, он стал мозгом, а я стал его руками. Мы не спали, мы не ели, мы работали, Марти! С пяти утра и до полуночи! Знаешь, сколько мебели я собрал вот этими руками за первые двенадцать лет, пока мы не встали на ноги? Знаешь, сколько раз мы ошибались, сколько раз падали и начинали почти с нуля, сколько оскорблений я слышал, сколько встретил циничных и лживых людей, набивавшихся в партнеры?
— Угу...
— Но каждый раз я заставлял себя делать то, чего не желала свинья внутри... Ты думаешь, я жестокий, я требовательный?
— Угу...
— Нет, Марти, это – жалкие крохи той жестокости, которую я ежедневно предъявляю к себе. А иначе я бы уже давно умер.
Он остановился на мосту и принялся раскуривать свою трубку.
— Угу, — сказал я невпопад.
— Я знаю, Марти, — дядя Джо затянулся, — Знаю, как я тебе надоел. Я отстану от тебя в двух случаях. Либо когда умру, либо когда увижу, что ты сам хозяин своей свинье, а не плывешь по течению в облаке дерьма и мусора! – он выпустил изо рта дым.
— Дядя Джо, — не выдержал я. – А курить ты не пробовал бросить?
На его лице появилось задумчивое выражение.
— Пробовал, — кивнул дядя Джо, — но у меня не получилось. Я ведь тоже не ангел.
— Ну вот видишь! – оживился я, но дядя Джо поднял руку.
— Это лишь значит, что я плохо пробовал или мне было не нужно. Ты хочешь от меня чуда? Тебе показать, как бросают курить?
— Ну... – замялся я.
— Вот так бросают курить, — сказал дядя Джо и кинул с моста свою трубку, а следом полетела зажигалка и табакерка.
Больше дядя Джо не курил.
* * *
Я давно потерял счет дням. Мобильник дядя Джо у меня отобрал. Синтия пыталась звонить, но с ней поговорил он: сказал, что Марти очень занят своим дядей, и его надо оставить на время.
В один из дней мы возвращались домой через мост Миллениум, как вдруг дядя Джо остановился, вцепился в перила, а затем схватился рукой за сердце.
— Дядя Джо! – закричал я. – Дядя Джо, тебе плохо?
Со всех сторон к нам бросились туристы и прохожие. Но дядя Джо помотал головой и вдруг улыбнулся.
— Отпустило! – сказал он счастливо, и прохожие потеряли к нему интерес.
— Сердце? – взволновался я.
— Нет, — дядя Джо потряс головой. – Душу отпустило. Посмотри, Марти, какая красота! В какой красивый мир мы попали! – он поднял трость и указал вдаль, на огни Тауэра, глаза его светились. – Какая красивая Темза!
— Я не люблю Темзу, меня в нее Сяолун головой макал, и наверно скоро утопит.
— Не утопит, — беспечно откликнулся дядя. – В этом нет смысла – трупы долги не отдают. Сяолун хочет, чтобы ты хорошо работал, хорошо жил, и отдавал долг.
— Это он тебе так сказал? – удивился я.
— Это я ему так сказал, — ответил дядя Джо. – Так что расслабься. Ты умеешь радоваться жизни, Марти?
— Не знаю... — растерялся я.
Дядя Джо обнял меня за плечо.
— А ты должен уметь и это, Марти! Ты должен уметь не только приказывать своей свинье, но и выгуливать ей, давать ей резвиться. Ты должен чувствовать красоту, музыку, еду, красивых женщин! И каждый раз ты должен говорить себе: какое счастье, какая красота! Ты понимаешь меня?
— Угу.
Дядя опустил взгляд и стал смотреть вниз, на блики Темзы.
— Здесь очень хороший мир, Марти, — сказал он тихо. – Как мне жаль его покидать. Почти нет войн, везде достаток, всюду эти ваши новые технологии, все, что нам давалось кровью, вы получаете прежде, чем успеете пожелать... Если б только я мог стать опять молодым, Марти! Я бы работал как бык дни и ночи, я бы открывал эти ваши стартапы как консервные банки. Я бы гонял на велосипеде, путешествовал, искал и добивался свою Мэй... Ох, Мэй...
Он замолчал, улыбнулся и уставился вдаль.
Я стоял рядом, смотрел на огни Тауэра, на огненные блики, и все пытался понять, что за необыкновенную красоту увидел дядя Джо. И мне показалось, что я тоже вдруг ее увидел – словно мне передалась наконец его энергия, которую он так долго пытался в меня впихнуть. Мы были на одной волне. И кажется, он тоже меня чувствовал.
— А ведь знаешь, Марти, — сказал дядя Джо, — я был уверен, что навсегда потерял это счастье жить, и мне остался только долг... Но нет, я снова чувствую! — Он обвел тростью все вокруг и улыбнулся совершенно счастливой улыбкой.
— Какое сегодня число, дядя Джо? – вдруг спросил я.
— Пятнадцатое мая, — ответил он без паузы.
Меня окатило холодом.
— Пятнадцатое мая? То есть, ты со мной возишься уже месяц?!
— Да, — просто ответил дядя Джо. – И оно того стоило. Да, Марти?
Я молчал потрясенно.
Дядя Джо полез в карман плаща и протянул мне мой телефон. Потом отсчитал из бумажника стопку денег и тоже вручил мне.
— Что это значит, дядя Джо?
— Ты свободен, Марти. Я сделал для тебя всё, что мог. Дальше — сам. А я устал. Я поеду домой.
Он развернулся и пошел по мосту, не оборачиваясь. А я смотрел ему вслед, пока он не скрылся в толпе.
* * *
Я включил мобильник, и мне тут же позвонила Синтия. Она была очень взволнована и раздражена.
— Что происходит? – кричала она. – Где ты был все это время?
— Учился, — сказал я. – Ты в центре? Давай встретимся через час в нашем пабе.
Я купил букет желтых роз, пришел в паб и вручил цветы Синтии. Она была очень удивлена – я ей не дарил цветов давным-давно.
— Желтые розы? — спросила она.
— Викторианский язык цветов, — объяснил я.
— Не знаю такого языка.
— Я тоже на это надеюсь.
— Да ты ли это вообще? – спросила она, оглядывая меня. – Что с тобой стало? Ты же стал худой, ты же... А что с дядей? – спросила она быстро. – Он оставил тебе наследство?
— Нет. Он перевел все активы в Красный Крест.
— Да ты смеешься? – рассердилась Синтия.
— Я абсолютно серьезен.
Синтия обиженно поджала губы.
— Нет, так не годится, Марти, — сказала она. — Ты должен уговорить дядю оставить наследство тебе! Слышишь? Тебе! Если ты этого не сделаешь, то я не знаю... я уйду от тебя!
— Вот прямо уйдешь? — улыбнулся я.
— Я не могу жить с таким бесхребетным человеком! Мы с тобой столько лет ждали этого наследства!
— Мы? — уточнил я.
— Да, мы! — капризно повторила Синтия. — Мы не чужие люди, Марти!
— Конечно, — кивнул я, — у тебя ведь даже ключ от моей квартиры. Ты его не потеряла, надеюсь?
— Нет, вот он...
Я аккуратно взял у нее из рук ключ и поцеловал в щеку.
— Спасибо тебе, Синтия, – сказал я. – У нас было много хороших моментов, которые я запомню навсегда. Но наши пути разошлись, и больше мы не увидимся.
— Как это? – опешила Синтия. – Что это значит? Ты не можешь так поступить со мной!
— Именно так я и должен поступить с женщиной, которая так ждала наследства моего дяди. К тому же, я уезжаю в далекую страну, а ты со мной не поедешь. Прощай.
Я поднялся и вышел из паба. На душе было тепло и спокойно.
Добравшись до дома, я выключил телефон и рухнул спать. И привычно проснулся ровно в пять. Но я не успел даже выйти на пробежку, как услышал, что кто-то шуршит у двери снаружи.
Я тихо прошел на кухню и взял два ножа – один в руку, другой заткнул сзади за пояс. Встал сбоку от двери и крикнул «входите, не заперто!»
Дверь раскрылась и вошел незнакомый дядька, которого я со спины не узнал. Но даже если он был от Сяолуна, он был полный, неуклюжий, и всего лишь один. Так что с двумя ножами я погорячился — пришлось спрятать за спину и второй.
— Марти, это вы? – спросил дядька взволнованно, с небольшим польским акцентом. – Я Вацек, шофер дяди Джозефа! У него инфаркт, он в больнице и просит приехать!
* * *
Когда я подошел к дядиной палате, оттуда вдруг вышел Сяолун. Большой толстый китаец в белом халате казался здесь хирургом, а не гангстером. Увидев меня, он тоже опешил. А затем развел руками, словно извиняясь, и бочком, бочком проскочил мимо.
Палата дяди оказалась такой же маленькой, как и его спальня. И лежал он в той же позе на спине, с уплывшими к ушам щеками и заострившимся лицом. Рядом светились медицинские приборы и поблескивали шнуры капельниц.
— Дядя Джо, ты слышишь меня? – спросил я.
— Заходи, Марти, — раздался скрипучий голос. – Прости, что вырвал тебя, хотел попрощаться на всякий случай.
— Что с тобой, дядя? Что говорят врачи?
— Инфаркт. Переутомился я с тобой, Марти.
— Да я вообще не понимаю, как ты все это вытерпел...
— Но я не жалею, — заскрипел Джо. – Это было отличное время, Марти.
— Да, — сказал я искренне. – До сих пор не могу осмыслить.
— Я тебя позвал, чтобы сказать: прости меня, Марти. Я много сделал неправильного и виноват перед тобой.
— Ты передо мной виноват?! – изумился я. – В чем же, господи?!
— Во многом, Марти. Я действительно слишком нагружал твоего отца. Я правда завещал все состояние Красному Кресту и не изменю своего решения.
— Я поддерживаю это, — сказал я. – Я, дядя Джо, еще и присмотрю за ним, за твоим состоянием, правильно ли его используют.
— Как это? – не понял дядя Джо.
— Я решил уехать волонтером в Африку. Потому что хочу стать врачом. Не менеджером, не дизайнером – врачом.
Из глаз дяди покатились слезы.
— Обнял бы тебя, — сказал он, – Да понавешали на меня всякой вашей электронной чертовщины твои будущие коллеги.
— Заодно и от Сяолуна спрячусь временно... – Я опасливо покосился на дверь. – Он даже сюда приходил из тебя долг выбивать?
— За Сяолуна меня отдельно прости, — вздохнул дядя. – Это мой начальник охраны. Я подкидывал тебе деньги через него, а когда узнал, как ты их просадил... Хотел заставить тебя научиться работать.
Я открыл рот, и глаза наполнились слезами.
— Дядя Джо, — выдавил я. – Да я сам виноват перед тобой, дядя Джо. Ты даже представить себе не можешь, как я перед тобой виноват! Я буду носить этот камень в душе до конца своих дней.
— Я чего-то не знаю? – нахмурился дядя Джо. – Ты женишься на Синтии?
— Нет, — мрачно усмехнулся я. – С ней я расстался. Все хуже. Настолько хуже, что ты даже не сможешь представить... Оно уже в прошлом. Но...
— Рассказывай, не томи. Что ж ты мог мне такого плохого сделать? Нагадил мне в трубку?
Я помотал головой:
— Не могу рассказать, дядя Джо.
— Тебе станет легче.
— Да. Но тебе — тяжелей. А вот этого я совсем не хочу.
Дядя откинулся на подушку.
— Значит, чему-то я смог тебя научить, — задумчиво сказал он. – Тогда и не рассказывай. Я просто тебя прощаю. А сейчас иди, Марти. – Он откинулся на подушку и закрыл глаза. — Я прожил долгую и сложную жизнь. А теперь мне пора отдохнуть...
* * *
Больше я никогда не видел дядю Джозефа живым, только говорил с ним по телефону. Нет, он не умер к утру. К обеду ему сделали операцию на сердце, и он снова не умер. Но в реанимацию меня не пускали до конца недели. А мне надо было держать слово, и я уехал волонтером в сирийский госпиталь — мне было все равно, куда. Я провел там три года, встретил Ингу, а когда вернулся в Лондон, дядя Джозеф уже умер — мы так больше и не увиделись. Зато мне довелось однажды встретиться с доктором Харви — уже после того, как я окончил медицинский колледж и стал работать врачом. Поговорить нам не удалось, хотя я его узнал сразу — Харви привезли к нам в кардиологию без сознания, его подобрали на улице с остановившимся сердцем. Оно отчаянно не хотело работать — сердечная мышца словно засыпала. Мы откачивали его несколько часов, а потом я решился на операцию и поставил ему водитель ритма. Я рассчитывал, что он придет в сознание на следующий день и расскажет, что с ним произошло. Но к утру за ним приехали полицейские и люди из спецслужб — они показали предписание о переводе в военный госпиталь, и больше я его никогда не видел.
Мне до сих пор кажется, что я в любой момент могу набрать номер и позвонить дяде Джо. Кажется, просто здесь, в Лондоне, дяди временно нет. Хотя умом понимаю, что его действительно нет. Таких людей больше не делают, мы утратили этот рецепт.
--------------------------------------------------------------------------------